Вера Полозкова: биография.

Уж лучше думать, что ты злодей,

Чем знать, что ты заурядней пня.

Я перестала любить людей, -

И люди стали любить меня.

Вот странно – в драной ходи джинсе

И рявкай в трубку, как на котят –

И о тебе сразу вспомнят все,

И тут же все тебя захотят.

Ты независим и горд, как слон –

Пройдет по телу приятный зуд.

Гиены верят, что ты силен –

А после горло перегрызут.

Я достану беспечность - лазурно-босую, из детства...

Я достану беспечность - лазурно-босую, из детства,

Небо южных ночей - рай художников и звездочетов,

Строки - сочно, янтарно-густые, как капельки меда,

Иль извилисто-страстные, словно арабские песни,

И далекое море, что грозно и белобородо,

И восточные очи, и сказки, да чтоб почудесней…

Запах теплого хлеба (со специями, если можно),

Воздух улиц парижских и кукольных домиков дверцы…

Я врачую себя, вынув чувственный сор осторожно.

Я с волненьем творю себе подлинно новое сердце.

Оно будет свободно от старого злого недуга.

Оно будет бесстрашно… Но я ведь о чем-то забыла…

Ах, ну да, чтобы биться ему горячо и упруго,

Нужно, чтобы оно - пощади нас, Господь! - полюбило…

Эй, мальчишка с глазами синее небесной лазури!

Ты, конечно, безбожник, и нужно задать тебе перцу,

Но в тебе кипит жизнь и поет настоящая буря…

Я, пожалуй, тебе подарю свое новорожденное сердце.

Стиснув до белизны кулаки...

Стиснув до белизны кулаки,

Я не чувствую боли.

Я играю лишь главные роли -

Пусть они не всегда велики,

Но зато в них всегда больше соли,

Больше желчи в них или тоски,

Прямоты или истинной воли -

Они страшно подчас нелегки,

Но за них и награды поболе.

Ты же хочешь заставить меня

Стать одним из твоих эпизодов.

Кадром фильма. Мгновением дня.

Камнем гулких готических сводов

Твоих замков. Ключами звеня,

Запереть меня в дальней из комнат

Своей памяти и, не браня,

Не виня, позабыть и не вспомнить.

Только я не из тех, что сидят по углам

В ожидании тщетном великого часа,

Когда ты соизволишь вернуться к ним - там,

Где оставил. Темна и безлика их масса, -

Ни одной не приблизиться к главным ролям.

Я не этой породы. В моих волосах

Беспокойный и свежий, безумствует ветер,

Он свободен и дерзок, он звучен и светел,

У меня в жилах пламя течет, а не кровь,

Закипая в зрачках обжигающим соком.

Я остра, так и знай - быть не надо пророком,

Чтоб понять, что стреляю я в глаз, а не в бровь.

Ты мне нравишься, Мастер: с тобой хоть на край,

Хоть за край: мы единым сияньем облиты.

Эта пьеса - судьба твоя; что ж, выбирай -

Если хочешь, я буду твоей Маргаритой…

Думала - сами ищем...

Думала - сами ищем

Звезд себе и дорог.

Дети пусть верят в притчи

Про всемогущий Рок.

Фатума план утрачен.

Люди богов сильней…

Только ты предназначен,

Небом завещан мне.

Огненною десницей

(Чую ведь - на беду!)

Ты на роду написан,

Высечен на роду,

Ласковоокой смертью,

Болью к родной стране -

Милый, ты предначертан,

Ты предзагадан мне…

Гордые оба - знаю.

Вместе - как на войне.

Только - усмешка злая -

Выбора просто нет:

С новыми - не забыться,

Новых - не полюбить.

Мне без тебя не сбыться.

Мне без тебя не быть.

Сколько ни будь с другими

Да ни дразни судьбу -

Вот оно - твое имя,

Словно клеймо на лбу.

Да, дерзость солнца бьет из наших глаз.

Мы избраны. В нас закипают соки.

Мы молоды, сильны и … одиноки.

Увы, все горы свернуты до нас.

Мы реактивны. Мы идем на взлет.

Мы верим, что в бою несокрушимы.

Но неприступны горные вершины,

И на Олимпе нас никто не ждет.

Там стража грозно смотрит свысока.

Там блещет все. Там все решают деньги.

Покрыты красным бархатом ступеньки,

И поступь небожителей легка.

А в нас кипит честолюбивый яд.

И мучает, и не дает покоя,

И снится нам сиянье золотое,

Овации в ушах у нас гремят,

И, поправляя свой алмазный нимб,

Богини улыбаются лукаво…

Когда-нибудь и нас настигнет слава.

Когда-нибудь мы покорим Олимп.

Обыкновенна с каждой из сторон...

Обыкновенна с каждой из сторон

И заурядна, как трава у дома:

Не записала модного альбома

И не похожа на Шарлиз Терон.

Не лесбиянка. Не брала Берлин.

Не вундеркинд. Не дочь миллиардера.

Не чемпонка мира, не Венера

И никогда не пела с группой «Сплин».

Не Мать Тереза, не Мари Кюри.

И «Оскар» вряд ли светит, что обидно.

Зато мне из окна весь Кремль видно

И рост мой метр восемьдесят три.

И, если интуиция не врёт,

Назло всем ураганам и лавинам

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черед.

И кто-то это поймет...

Давай будет так: нас просто разъединят,

Вот как при междугородних переговорах –

И я перестану знать, что ты шепчешь над

Ее правым ухом, гладя пушистый ворох

Волос ее; слушать радостных чертенят

Твоих беспокойных мыслей, и каждый шорох

Вокруг тебя узнавать: вот ключи звенят,

Вот пальцы ерошат челку, вот ветер в шторах

Запутался; вот сигнал sms, вот снят

Блок кнопок; скрипит паркет, но шаги легки,

Щелчок зажигалки, выдох – и все, гудки.

И я постою в кабине, пока в виске

Не стихнет пальба невидимых эскадрилий.

Счастливая, словно старый полковник Фрилей,

Который и умер – с трубкой в одной руке.

Давай будет так: как будто прошло пять лет,

И мы обратились в чистеньких и дебелых

И стали не столь раскатисты в децибелах,

Но стоим уже по тысяче за билет;

Работаем, как нормальные пацаны,

Стрижем как с куста, башке не даем простою –

И я уже в общем знаю, чего я стою,

Плевать, что никто не даст мне такой цены.

Встречаемся, опрокидываем по три

Чилийского молодого полусухого

И ты говоришь – горжусь тобой!

И – нет, ничего не дергается внутри.

В тот август еще мы пили у парапета,

И ты в моей куртке - шутим, поем, дымим…

(Ты вряд ли узнал, что стал с этой ночи где-то

Героем моих истерик и пантомим);

Когда-нибудь мы действительно вспомним это –

И не поверится самим.

Давай чтоб вернули мне озорство и прыть,

Забрали бы всю сутулость и мягкотелость

И чтобы меня совсем перестало крыть

И больше писать стихов тебе не хотелось;

Чтоб я не рыдала каждый припев, сипя,

Как крашеная певичка из ресторана.

Как славно, что ты сидишь сейчас у экрана

И думаешь,

Что читаешь

Не про себя.

Он вышел и дышит воздухом...

Он вышел и дышит воздухом, просто ради

Бездомного ноября, что уткнулся где-то

В колени ему, и девочек в пестрых шапках.

А я сижу в уголочке на балюстраде

И сквозь пыльный купол милого факультета

Виднеются пятки Бога

В мохнатых тапках.

И нет никого. И так нежило внутри,

Как будто бы распахнули брюшную полость

И выстудили, разграбили беззаконно.

Он стягивает с футболки мой длинный волос,

Задумчиво вертит в пальцах секунды три,

Отводит ладонь и стряхивает с балкона.

И все наши дни, спрессованы и тверды,

Развешены в ряд, как вздернутые на рею.

Как нить янтаря: он темный, густой, осенний.

Я Дориан Грей, наверное – я старею

Каким-нибудь тихим сквериком у воды,

А зеркало не фиксирует изменений.

И все позади, но под ободком ногтей,

В карманах, на донцах теплых ключичных ямок,

На сгибах локтей, изнанке ремней и лямок

Живет его запах – тлеет, как уголек.

Мы вычеркнуты из флаеров и программок,

У нас не случится отпуска и детей

Но – словно бинокль старый тебя отвлек –

Он близко – перевернешь – он уже далек.

Он вышел и дверь балконную притворил.

И что-то еще все теплится, льется, длится.

Ноябрь прибоем плещется у перил,

Размазывает огни, очертанья, лица –

И ловит спиной асфальтовой темный волос.

И катись бутылкой по автостраде

И катись бутылкой по автостраде,

Оглушенной, пластиковой, простой.

Посидели час, разошлись не глядя,

Никаких «останься» или «постой»;

У меня ночной, пятьдесят шестой.

Подвези меня до вокзала, дядя,

Ты же едешь совсем пустой.

То, к чему труднее всего привыкнуть -

Я одна, как смертник или рыбак.

Я однее тех, кто лежит, застигнут

Холодом на улице: я слабак.

Я одней всех пьяниц и всех собак.

Ты умеешь так безнадежно хмыкнуть,

Что, поxоже, дело мое табак.

Я бы не уходила. Я бы сидела, терла

Ободок стакана или кольцо

И глядела в шею, ключицу, горло,

Ворот майки – но не в лицо.

Вот бы разом выдохнуть эти сверла -

Сто одно проклятое сверлецо

С карандашный грифель, язык кинжала

(желобок на лезвии – как игла),

Чтобы я счастливая побежала,

Как он довезет меня до угла,

А не глухота, тошнота и мгла.

Страшно хочется, чтоб она тебя обожала,

Баловала и берегла.

И напомни мне, чтоб я больше не приезжала.

Чтобы я действительно не смогла.

Детское

Я могу быть грубой – и неземной,

Чтобы дни – горячечны, ночи – кратки;

Чтобы провоцировать беспорядки;

Я умею в салки, слова и прятки,

Только ты не хочешь играть со мной.

Я могу за Стражу и Короля,

За Осла, Разбойницу, Трубадура, –

Но сижу и губы грызу, как дура,

И из слёзных желёз – литература,

А в раскрасках – выжженная земля.

Не губи: в каком-нибудь ноябре

Я ещё смогу тебе пригодиться –

И живой, и мёртвой, как та водица –

Только ты не хочешь со мной водиться;

Без тебя не радостно во дворе.

Я могу тихонько спуститься с крыш,

Как лукавый, добрый Оле-Лукойе;

Как же мне оставить тебя в покое,

Если без меня ты совсем не спишь?

(Фрёкен Бок вздохнет во сне: «Что такое?

Ты хорошим мужем ей стал, Малыш»).

Я могу смириться и ждать, как Лис –

И зевать, и красный, как перец чили

Язычок вытягивать; не учили

Отвечать за тех, кого приручили?

Да, ты прав: мы сами не береглись.

Я ведь интересней несметных орд

Всех твоих игрушек; ты мной раскокал

Столько ваз, витрин и оконных стёкол!

Ты ведь мне один Финист Ясный Сокол.

Или Финист Ясный Аэропорт.

Я найду, добуду – назначат казнь,

А я вывернусь, и сбегу, да и обвенчаюсь

С царской дочкой, а царь мне со своего плеча даст…

Лишь бы билась внутри, как пульс, нутряная чьятость.

Долгожданная, оглушительная твоязнь.

Я бы стала непобедимая, словно рать

Грозных роботов, даже тех, что в приставке Денди.

Мы летали бы над землей – Питер Пэн и Венди.

Только ты, дурачок, не хочешь со мной играть.

Летний романс

"Тут соло, про тебя второй куплет".

Ей кажется, ей триста сорок лет.

Он написал ей пять влюблённых песен.

Она кивает, пряча лоб во тьму,

И отвечает мысленно ему,

Но более себе: "Труха и плесень".

Он зной; зарница; певчее дитя.

Он, кажется, ликует, обретя

В ней дух викторианского романа.

И поцелуи с губ его текут,

Как масло ги, как пенье, как лоскут

Соленого слоистого тумана.

Июль разлёгся в городе пустом

Котом и средоточием истом

И все бульвары сумерками выстлал,

Как синим шелком; первая звезда,

Как будто кто-то выстрелил сюда:

Все повернули головы на выстрел.

Спор мягкости и точного ума,

Сама себе принцесса и тюрьма,

Сама себе свеча и гулкий мрамор,

Отвергнутость изжив, словно чуму,

Она не хочет помнить, по кому

Своим приказом вечно носит траур.

Она его, то маясь, то грубя,

Как будто укрывает от себя,

От сил, что по ночам проводят обыск:

Ни слова кроме вежливого льда.

Но он при шутке ловит иногда

Её улыбки драгоценный проблеск.

Ее в метро случайно углядев,

Сговорчивых и дерзких здешних дев

Он избегает. Пламенем капризным

Пронизанный, нутро ему скормив,

Он чувствует какой-то старый миф.

Он как-то знает, для чего он призван.

Так циферблат раскручивают вспять.

Дай Бог, дай Бог ему досочинять

Ей песни эти, чтоб кипело всё там

От нежности прямой, когда домой

Она придет и скажет "милый мой"

И станет плакать, будто в семисотом.

9 июля 2013, Ришикеш

Москва , РСФСР , СССР

Ве́ра Никола́евна Полозко́ва (5 марта 1986 , Москва) - российская поэтесса , актриса , певица .

Биография

Родилась в Москве 5 марта 1986 года. Стихи пишет с 5 лет. Первую книгу опубликовала в 15 лет. Финалист поэтического СЛЭМа 2006 года. Поделила премию «Поэт года ЖЖ» с Олегом Боричевым. Писала для газеты «Книжное обозрение », журналов Cosmopolitan (вела рубрику «Непростая история») и «Афиша ». В 2003-2004 годах была сотрудником FBI-Press, писала для журналов «Искра-Spark» и «Шик-Magazine». До апреля 2008 года работала в московском .

Первое публичное выступление состоялось в мае 2007 года в Москве, в культурном центре «Булгаковский дом ». Первую «недетскую» книгу стихов Веры Полозковой «Непоэмание» издал в 2008 году писатель Александр Житинский , познакомившийся с Полозковой через её блог. Презентация книги состоялась в феврале 2008 года в московском музее актуального искусства ART4.RU .

В феврале 2009 года Полозковой была присуждена премия «Неформат» в номинации «Поэзия» .

С 2008 года играет в интерактивном спектакле Георга Жено «Общество анонимных художников» (Театр им. Йозефа Бойса совместно с Театром.doc). Сначала партнёром по спектаклю был Михаил Калужский, затем спектакль на двоих стали играть Вера Полозкова и Арман Бекенов (соавтор проекта). В 2008 году в издательстве Livebook выходит поэтический сборник Веры «Фотосинтез», выпущенный совместно с фотографом Ольгой Паволгой. Сборник составлен из текстов Полозковой и фотографий Паволги. В последующем «Фотосинтез» был трижды переиздан в связи с коммерческим успехом книги. Общий тираж издания составлял порядка 30 тысяч экземпляров.

В июне 2009 года выходит первая аудиокнига Полозковой «Фотосинтез». Аудиокнига выпущена как подборка записанных в авторском прочтении текстов из одноимённого сборника с саундтреком . Помимо этого в аудиокниге оставлены различные фразы и небольшие примечания к текстам, сказанные во время записи Верой. Продюсер проекта - Лена Грачёва. Автор музыки - Сергей Геокчаев. К 2013 году эта пластинка была переиздана уже шесть раз. В конце 2009 года на студии был записан ещё один корпус текстов, который впоследствии составит трек-лист первого музыкального альбома Полозковой «Знак неравенства». В январе 2010 года в издательстве Livebook выходит переиздание сборника «Непоэмание». Книга дополнена двадцатью двумя новыми стихами и тремя поэмами. Переиздания книги - 2011, 2012 год.

В июне 2010 года Вера вместе с Валерием Марьяновым приглашены в качестве ведущих фестиваля «Усадьба Jazz». С 2010 года Полозкова - постоянный участник и член Совета фестиваля «Текстура» в Перми . Международный фестиваль театра и кино о современности «Текстура» объединяет на одной площадке российские и зарубежные фильмы и спектакли о сегодняшнем дне.

В июле 2011 года известный продюсер и промоутер Александр Чепарухин приглашает Веру стать его соведущей на большом международном музыкальном фестивале «Движение», проводимом недалеко от деревни Хохловка под Пермью.

8 июня 2011 года вышел дебютный демо-альбом «Знак неравенства», и в течение первой же недели продаж в интернете занял первое место по количеству скачиваний на сайте muz.ru . На физическом носителе эта пластинка не выходила, поскольку с самого начала была заявлена как «проба пера». Продюсер проекта и автор музыкальной концепции - Лена Грачёва. Автор музыки - Сергей Геокчаев. Впоследствии Грачёвой была собрана музыкальная группа, и авторство музыки стало общим. Участники группы (в разное время): Сергей Геокчаев - клавишные, Николай Сагинашвили - акустическая гитара, Александр Бганцев - бас-гитара, Анатолий Левитин - ударные, Владимир Лицов - электрогитара.

С осени 2011 по лето 2012 года Вера и её музыканты дали порядка 60 концертов по России и Украине. Группа стала участником юбилейного фестиваля «Нашествие » в 2011-м году, одним из хедлайнеров фестиваля More Amore в 2012-м году, открывала своим выступлением «Фестиваль фестивалей» на Поклонной горе в Москве в честь Дня города (2012 год), была номинирована на независимую музыкальную премию «

Полозкова Вера

Юная поэтесса Вера Полозкова успела за свои двадцать с небольшим лет покорить московскую публику всех возрастов и социальных статусов. Успех к ней пришел довольно рано, но и писать девушка начала еще в пятилетнем возрасте. Вера не только поэтесса, она еще и актриса и автор текстов нескольких поэтических спектаклей.

«Вера Полозкова. Стихи о любви» - это название спектакля, которое сегодня у многих на устах, впервые он был поставлен в 2009 году. Сначала он задумывался в формате тихих кулуарных чтений, где Вера рассказала бы про самое сокровенное и вечное – о чувствах. Но в итоге, поэтический спектакль «Полозкова. Стихи о любви» превратился в грандиозное событие для любителей поэзии и театра. Ее стихи пронизаны чем-то очень близким, понятным и знакомым каждому, наверное, поэтому поэтесса собирает сегодня полные залы, и не только в столице.

Я больная. Я прокаженная.
Мой диагноз – уже пароль:
«Безнадежная? Зараженная?
Не дотрагиваться – Люболь».

Полозкова стихи о любви пишет на одном дыхании, они похожи на блюдо, которое можно есть и сырым, которое не требует специального приготовления. Читателю и слушателю не приходится прикладывать усердие для понимания ее произведений, они моментально находят отклик в сердцах людей.

С новыми – не забыться,
Новых – не полюбить.
Мне без тебя не сбыться.
Мне без тебя не быть.

Эти стихи хочется читать без перерыва, от них невозможно оторваться. Вера Полозкова, наверное, предчувствуя, что для многих ее творения – больше, чем слова, сложенные в рифму, записала аудиокниги. Полозкова стихи о любви положила на музыку, и теперь каждый желающий может упиваться джазовым голосом поэтессы, ведь никто лучше ее все равно не сможет передать эмоций, заложенных в стихотворениях.

Полозкова стихи о любви пишет о себе, о своих переживаниях, поэтому они получаются такими искренними. У читателя создается ощущение, что поэтесса подслушала его мысли, подсмотрела чувства, а потом пересказала это в своих стихах. Очень метко, жестко, хлестко и порой больно:

Жаль. Безжизненно, безнадежно.
Сжато, сожрано рыжей ржой.
Жутко женско и односложно:
Был так нужен,
А стал
Чужой.

Такие строчки застревают в груди, царапают сердце у любого, кто верит в светлые чувства. Вериными стихотворениями зачитываются девочки и женщины, но к ней неоднозначно относятся мужчины. Кончено, она часто пишет о женских мучителях, предателях и изменниках, но без них прекрасному полу все равно не обойтись. Полозкова стихи о любви пишет по-настоящему девчачьи, в них можно увидеть истерику, незрелость, самовлюбленность и доверчивость. Кто-то Веру называет Цветаевой 21 века, и будет прав. Вера очень актуальна, ее лирическая поэзия напоминает идеально настроенный музыкальный инструмент, который звучит с мыслями всего ее поколения:

Я не то чтобы много требую - сыр Дор блю
будет ужином; секс - любовью; а больно - съёжься.
Я не ведаю, чем закончится эта ложь вся;
я не то чтоб уже серьезно тебя люблю -
но мне нравится почему-то, как ты смеешься.

Полозкова стихи о любви писала, конечно, не для всех, их можно любить, а можно и не понимать. Все зависит от открытости души человека, от его желания пропускать через себя, сердце и душу эти рифмованные строчки. Веру Полозкову можно боготворить, а можно отзываться о ее творчестве критически. Но не воспринимать ее, как новое и свежее дыхание в современной поэзии, безусловно, нельзя. Надо было поостеречься…
Надо было поостеречься.
Надо было предвидеть сбой.
Просто Отче хотел развлечься
И проверить меня тобой.
Я ждала от Него подвоха –
Он решил не терять ни дня.
Что же, бинго. Мне правда плохо.
Он опять обыграл меня.
От тебя так тепло и тесно…
Так усмешка твоя горька…
Бог играет всегда нечестно.
Бог играет наверняка.
Он блефует. Он не смеется.
Он продумывает ходы.
Вот поэтому медью солнце
Заливает твои следы,
Вот поэтому взгляд твой жаден
И дыхание – как прибой.
Ты же знаешь, Он беспощаден.
Он расплавит меня тобой.
Он разъест меня черной сажей
Злых волос твоих, злых ресниц.
Он, наверно, заставит даже
Умолять Его, падать ниц –
И распнет ведь. Не на Голгофе.
Ты – быстрее меня убьешь.
Я зайду к тебе выпить кофе.
И умру
У твоих
Подошв.

Суженое-ряженое…
Чуши не пороть.
Пораскованней.
– Дорогой Господь!
Дай такого мне,
Чтобы был свиреп,
Был как небоскрёб,
Чтобы в горле рэп,
А во взгляде стёб,
Чтоб слепил глаза,
Будто жестяной;
Чтоб за ним как за
Каменной стеной;
Туже чтоб ремней,
Крепче, чем броня:
Чтобы был умней
И сильней меня;
Чтобы поддержал,
Если я без сил,
Чтобы не брюзжал,
Чтобы не бесил,
Чтобы был холён,
Чтобы был упрям,
Чтоб «У этой вон –
Идеальный прям!»
Чтобы, пыль вокруг
Каблуком клубя,
Он пришёл и вдруг –
«Я люблю тебя».

«Уходить от него. Динамить»
- Уходить от него. Динамить.
Вся природа ж у них – дрянная.
- У меня к нему, знаешь, память –
Очень древняя, нутряная.
- Значит, к черту, что тут карьера?
Шансы выбиться к небожителям?
- У меня в него, знаешь, вера;
Он мне –ангелом-утешителем.
- Завяжи с этим, есть же средства;
Совершенно не тот мужчина.
- У меня к нему, знаешь, – детство,
Детство – это неизлечимо. Глаза у него фисташковые
С ним ужасно легко хохочется, говорится, пьется, дразнится; в нем мужчина не обретен еще; она смотрит ему в ресницы – почти тигрица, обнимающая детеныша.
Он красивый, смешной, глаза у него фисташковые; замолкает всегда внезапно, всегда лирически; его хочется так, что даже слегка подташнивает; в пальцах колкое электричество.
Он немножко нездешний; взор у него сапфировый, как у Уайльда в той сказке; высокопарна речь его; его тянет снимать на пленку, фотографировать – ну, бессмертить, увековечивать.
Он ничейный и всехний – эти зубами лязгают, те на шее висят, не сдерживая рыдания. Она жжет в себе эту детскую, эту блядскую жажду полного обладания, и ревнует – безосновательно, но отчаянно. Даже больше, осознавая свое бесправие. Они вместе идут; окраина; одичание; тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия.
Ей бы только идти с ним, слушать, как он грассирует, наблюдать за ним, «вот я спрячусь – ты не найдешь меня»; она старше его и тоже почти красивая. Только безнадежная.
Она что-то ему читает, чуть-чуть манерничая; солнце мажет сгущенкой бликов два их овала. Она всхлипывает – прости, что-то перенервничала. Перестиховала.
Я ждала тебя, говорит, я знала же, как ты выглядишь, как смеешься, как прядь отбрасываешь со лба; у меня до тебя все что ни любовь – то выкидыш, я уж думала – все, не выношу, не судьба. Зачинаю – а через месяц проснусь и вою – изнутри хлещет будто черный горячий йод да смола. А вот тут, гляди, – родилось живое. Щурится. Улыбается. Узнает.
Он кивает; ему и грустно, и изнуряюще; трется носом в ее плечо, обнимает, ластится. Он не любит ее, наверное, с января еще – но томим виноватой нежностью старшеклассника.
Она скоро исчезнет; оба сошлись на данности тупика; «я тебе случайная и чужая». Он проводит ее, поможет ей чемодан нести; она стиснет его в объятиях, уезжая.
И какая-то проводница или уборщица, посмотрев, как она застыла женою Лота – остановится, тихо хмыкнет, устало сморщится – и до вечера будет маяться отчего-то.Сиамские близнецы
Целуемся хищно
И думаем вещно;
Внутри меня лично
Ты будешь жить вечно,
И в этой связи мы
Единей скелета, –
На долгие зимы,
На многие лета;
В нас ширится мощно
Грудная геенна –
И денно и нощно,
И нощно и денно,
Сиамское темя
У двух иностранцев –
Мы вместе на время.
Но не на пространство.
И да не возропщем,
Пока не остынем.
Найдёмся по общим
Подкожным пустыням.

Детское
Я могу быть грубой – и неземной,
Чтобы дни – горячечны, ночи – кратки;
Чтобы провоцировать беспорядки;
Я умею в салки, слова и прятки,
Только ты не хочешь играть со мной.
Я могу за Стражу и Короля,
За Осла, Разбойницу, Трубадура, –
Но сижу и губы грызу, как дура,
И из слёзных желёз – литература,
А в раскрасках – выжженная земля.
Не губи: в каком-нибудь ноябре
Я ещё смогу тебе пригодиться –
И живой, и мёртвой, как та водица –
Только ты не хочешь со мной водиться;
Без тебя не радостно во дворе.
Я могу тихонько спуститься с крыш,
Как лукавый, добрый Оле-Лукойе;
Как же мне оставить тебя в покое,
Если без меня ты совсем не спишь?
(Фрёкен Бок вздохнет во сне: «Что такое?
Ты хорошим мужем ей стал, Малыш»).
Я могу смириться и ждать, как Лис –
И зевать, и красный, как перец чили
Язычок вытягивать; не учили
Отвечать за тех, кого приручили?
Да, ты прав: мы сами не береглись.
Я ведь интересней несметных орд
Всех твоих игрушек; ты мной раскокал
Столько ваз, витрин и оконных стёкол!
Ты ведь мне один Финист Ясный Сокол.
Или Финист Ясный Аэропорт.
Я найду, добуду – назначат казнь,
А я вывернусь, и сбегу, да и обвенчаюсь
С царской дочкой, а царь мне со своего плеча даст…
Лишь бы билась внутри, как пульс, нутряная чьятость.
Долгожданная, оглушительная твоязнь.
Я бы стала непобедимая, словно рать
Грозных роботов, даже тех, что в приставке Денди.
Мы летали бы над землей – Питер Пэн и Венди.
Только ты, дурачок, не хочешь со мной играть.

Когда-нибудь я отыщу ответ
Когда-нибудь я отыщу ответ.
Когда-нибудь мне станет цель ясна.
Какая-нибудь сотая весна
Откроет мне потусторонний свет,
И я постигну смысл бытия,
Сумев земную бренность превозмочь.
Пока же плечи мне укутывает ночь,
Томительные шепоты струя,
И обвевая пряным ветром сны,
И отвлекая от серьезных книг…
И цели совершенно не ясны.
И свет потусторонний не возник.
А хочется, напротив, хмеля слов
И поцелуев, жгущих все мосты,
Бессовестного счастья, новых строф –
Нежданной, изумрудной красоты;
Бессонницы, переплетений – да! –
Сердцебиений, слившихся в одно…
А что до бренности, так это всё тогда
Мне будет совершенно все равно.
Обрушится с уставших плеч скала:
Меня отпустит прошлых жизней плен.
Мне перестанут сниться зеркала,
И призраки, и лабиринты стен…
И, может, не придется ждать сто лет.
Я знаю – зряч лишь тот, кто пил сей хмель…
Вот в нем-то и отыщется ответ,
И в нем таится истинная цель.

И катись бутылкой по автостраде
И катись бутылкой по автостраде,
Оглушенной, пластиковой, простой.
Посидели час, разошлись не глядя,
Никаких «останься» или «постой»;
У меня ночной, пятьдесят шестой.
Подвези меня до вокзала, дядя,
Ты же едешь совсем пустой.
То, к чему труднее всего привыкнуть -
Я одна, как смертник или рыбак.
Я однее тех, кто лежит, застигнут
Холодом на улице: я слабак.
Я одней всех пьяниц и всех собак.
Ты умеешь так безнадежно хмыкнуть,
Что, поxоже, дело мое табак.
Я бы не уходила. Я бы сидела, терла
Ободок стакана или кольцо
И глядела в шею, ключицу, горло,
Ворот майки – но не в лицо.
Вот бы разом выдохнуть эти сверла -
Сто одно проклятое сверлецо
С карандашный грифель, язык кинжала
(желобок на лезвии – как игла),
Чтобы я счастливая побежала,
Как он довезет меня до угла,
А не глухота, тошнота и мгла.
Страшно хочется, чтоб она тебя обожала,
Баловала и берегла.
И напомни мне, чтоб я больше не приезжала.
Чтобы я действительно не смогла.Файл для скачивания Стихи разных лет Веры Полозковой 358 КВ

Copyright © 2015 Любовь безусловная

Знаете, за что я недолюбливаю поэзию?
Поэзия - это чрезвычайно личное, глубоко интимное творчество, выражение своих эмоций, впечатлений и воспоминаний, как правило, начисто лишенное сколько бы то ни было сюжетного компонента. А большинству людей - признаемся себе честно - очень мало дела друг до друга, поэтому читать откровения взрослеющей поэтессы, конечно, приятно с эстетической точки зрения (ибо язык у Полозковой весьма богатый), но не то что бы очень увлекательно.

Главная проблема этих стихов - это очень ломаный, буквально размолотый в труху, ритм. Вера Полозкова - это такой контуженный Маяковский, который окончательно потерял представления о ритмике и симметрии стихотворных строк, и, помня только, что слова должны иногда рифмоваться, лепит эту рифму кое-как, когда куда придется.

Каких только стихосложенческих экзерсисов не предлагает нам поэтесса! Тут нам и панторифма, и гипердактилическая рифма, и эхо-рифма с рваной строкой, и заигрывания с зиянием, переходящим в элизию, и еще не пойми какой кинханед - все это порублено на мелкие кусочки и перемешано до состояния неразличимости.
Стихи не «поют», их не получается читать душой, свободно скользя по ним восприятием и вибрируя в резонанс их ритму.
Каждое стихотворение приходится анатомировать скальпелем ледяной логики, чтобы обнаружить, что и с чем тут рифмуется.
Хотя номинально рифма все-таки есть - просто пока ее обнаружишь, рискуешь потерять весь поэтический настрой.

Напрасно я ожидал, что такое вольное отношение к ритму у «Полозковой-ранней» пройдет у «поздней»: не проходит. Буквально в каждом стихотворении, что в 2003, что в 2007 году, спотыкаться приходится по нескольку раз.

Но не будем о грустном. Будем о хорошем.

Вера Полозкова, несомненно, очень актуальна. Ее поэзия, как идеально настроенный музыкальный инструмент, звучит в унисон мыслям ее поколения - условно говоря, людям от пятнадцати до тридцати, живущим в душных силикатных коробках, общающимся друг с другом с помощью десятка заранее заготовленных «эмотиконов» и мечтающих о наступлении некоего абстрактного Завтра, в котором все будет иначе; и мы сами будем лучше - добрее, сильнее и честнее.
Подобно, например, Земфире или Диане Арбениной, Полозкова могла бы стать «голосом и мыслями» целого поколения девочек-подростков, обожающих цитировать строки песен в статусах и твиттерах.
Жалко, что девочки-подростки не умеют читать: хоть как-то разбавили бы всю свою сопливую пошлятину в статусах.

* * *
Вообще, у Веры хорошо получаются две вещи. Первая - это такие вот короткие, хлесткие стихи на грани афоризмов:
«Все леди как леди, а ты как лошадь в пледе»
Или
«Либо совесть приучишь к пятнам,
Либо будешь ходить босой.
Очень хочется быть понятным
И при этом не быть попсой.»
Емко, лаконично и глубоко, а главное, почти помещается в формат пресловутых «ста сорока символов».
Стихи-конфеточки, маленькие монпансье со вкусом взрыва.

Второе - это «длинные строки»:
«В какой-то момент душа становится просто горечью в подъязычье, там, в междуречье, в секундной паузе между строф. И глаза у нее все раненые, все птичьи, не человечьи, она едет вниз по воде, как венки и свечи, и оттуда ни маяков уже, ни костров.»
И так, не поэзия вовсе, а случайные вроде бы фразы, как гости незванные с улицы - а то, что тут что-то рифмуется понимаешь как-то не сразу.

И именно такие вот «длинные строки» (я прошу меня извинить, если называю их неправильно и они имеют какое-то специфическое название - я от поэзии бесконечно далек) получаются у Веры Полозковой, как мне кажется, лучше всего. Они читаются, как проза, ощущаются очень легко и текуче, а рифмы, то и дело в них попадающиеся, воспринимаются как приятные сюрпризы. Словом, я бы читал Полозкову только ради такой «полустихотворной» прозы.
Кстати, именно из таких вот стихов получился бы очень колоритный рэп - быстрый и многословный.
Какое счастье, что рэперы тоже не умеют читать!

* * *
В общем, трудно сказать, понравилось ли мне творчество Полозковой, или нет.
Некоторые стихи бьют разрывной пулей «в десятку» навылет: четкие, мелодичные и очень-очень про меня. Их хочется выучить наизусть и цитировать.
Но основная масса стихов - это густой бульон из эмоций, мыслей и переживаний. Бульон, несомненно, очень поэтичный, но чертовски неудобоваримый из-за поструганной кое-как рифмы.

Без оценки. Трудноперевариваемо. Актуально и поэтично. Примечательно. Бродско.